12

Махмуд Дарвиш

Любимая

Глаза ее, татуировки на руках - палестинские,
Имя ее - палестинское,
Мечты и печали ее - палестинские,
Платок, ее ноги и тело - палестинские,
Слова и ее молчание - палестинские,
Голос ее - палестинский,
Рожденье и смерть ее - палестинские.

Идентификационная карта

Записывай!
Я - араб.
Номер карты моей - 50000-й.
Дома восемь детей,
девятого к осени жду.
Недоволен?

Записывай!
Я - араб.
Вкалываю в каменоломне.
Дома восемь детей,
я им хлеб приношу,
и одежду, и книги
с этих камней.
На ступеньках твоей конторы
не побираюсь.
Что, недоволен?

Записывай!
Я - араб.
Имя мое без званий.
Посетитель из той страны,
где люди разозлены.
Мои корни
уходят к началу времен,
до появления сосен, олив,
до рождения трав.

Мой отец из низкой семьи,
без привилегий.
Дед мой - просто крестьянин,
ни тебе хлеба в достатке,
ни благородного происхождения -
научил меня солнцем гордиться
куда раньше, чем чтению.
Дом мой сложен из веток и тростника,
вроде лавки часовщика.
Годится мой статус?
Имя мое - без званий!

Записывай!
Я - араб.
Ты украл сады моих предков,
земли, поднятые мной
и моими детьми, ты тоже украл.
Ты хоть что-то оставил нам,
кроме этих вот скал?
Что, и их заберет государство
по первому слову?

Значит, так!
Запиши наверху самой первой страницы:
я НЕ ненавижу народ,
никогда НЕ вторгался на чью-либо землю,
но если вдруг голод заставит -
твое мясо едой моей станет.
Бойся
голода моего!
Бойся гнева!    

Фадва Тукан

Мне хватит

Мне хватит дни окончить на ее земле,
быть погребенной в ней,
растаять, просочиться в ее почву
и прорасти цветком,
чтобы играть с детьми моей страны.
Мне хватит быть в ее объятьях,
чтобы, когда страны не станет,
обернуться горсткой пыли,
ниточкой травы,
цветком.    

Ахмед Дахбур

Новые предложения

Из какого логовища вылазят земные тираны?
Нерон дважды сжигал Рим, а затем сочинил диссонансную мелодию,
которую наигрывал до тех пор, пока город не запел вместе с ним.
Холако, тот, кто унаследовал эту мелодию,
поджег
всемирную библиотеку, и река бежала, смешиваясь
с чернилами, и от пепла был рожден
язык саранчи, на котором
и поблагодарили этого сумасшедшего.
Едва хвала безумию утихла, явился Гитлер
и, будучи натурой беспокойной,
включил в свою деструктивную витальность
море,
сложив в одно пожарище
морские битвы и неразбериху на земле.
Я также знал тирана,
чья власть была поменьше, чем у тех троих.
Конечно, все положенные зверства совершались,
и все же в его дни существовало целых пять поэтов,
которые коснулись тишины.
 

Самих аль-Касим

летучие мыши

летучие мыши на окнах
всосались
в мои слова
летучие мыши
у входа в мой дом
в газетах
в углах
летят по моим следам
любой поворот головы
будет ими отслежен
летучие мыши
неотрывно глядят на меня
из-за кресла
сопровождают вдоль улиц
фиксируют паузы взглядов
моих
на книгах
на девичьих ножках
они смотрят и смотрят
на соседском балконе они
летучие мыши
и скрытые в стенах
электронные штучки
я привел их на грань
суицида
я рою дорогу
к свету    

Май Сайиг

Исход

В момент исхода
сбейте свой прицел,
разоружите молнию и распахните настежь
врата в изгнание.
Открытое лицо небес завесьте черным
и уходите прочь.
Невыносимо ждать,
от этого из берегов моря выходят
и лошади бунтуют и несут.

Я уложу в просторный чемодан
дороги с пальмами
и спрячу свои слезы
в дневник, что я веду по вечерам.
Сезон закрыт.

Итак, давайте петь:
- Мы были облачением Бейрута,
его одеждами, нам было хорошо
купаться не в слезах,
а в синей пене его славы,
как в вечности, как в смысле бытия,
как в абсолютном счастье.

Как мог ты умереть, когда все это уже было в настоящем?

Пусть реки отрекутся от небес,
в них отраженных, пусть моря иссякнут.
Под небом всё конечно,
кроме крови. Моя чужая кровь.

И всякий раз, как думаю об этом,
мне кажется, что исчисление исхода
обратно пропорционально смерти.

Планируя, военный самолет
тебя разыщет, окружит вниманьем,
вобьет в тебя пустую темноту.
По плану сбора урожая
ты будешь найден
в первые минуты сна.
В последние минуты сна
тебя разбудит ненависть
взорвавшегося неба.

Как много вытерпишь?
Как долго будешь уклоняться,
переживать резню, зализывая раны,
от смерти убегать,
приняв мечты за крылья?    

Гассан Зактан

Зеркало

Два лика промелькнули в катастрофе -
мой отец и конь его; и бледный полумесяц
был пойман нашими руками
и, точно парус, взвился над конем,
как будто бы вернулось наше детство.

Ладони не послушались упрямых
сердец, разжались, отпуская полумесяц:
пусть летит!

Происшествие

Я видел руку над поверхностью реки,
я удивлялся запаху гвоздики,
рожденному сквозь трепет этих пальцев:
прежде чем исчезнуть,
они как будто стерли некий след,
мерцающий во влажной атмосфере.
Затем продолжили игру, волнообразно
слова отчаянья рисуя по воде,
то подымаясь вверх, то опускаясь снова.
Я еще подумал: так и мы,
пока над нами волны не сомкнулись,
блуждаем посреди лесов желаний
в провинции потерянных людей.

Камаль Насер

история

я расскажу вам историю
живущую в снах народа
историю
рожденную миром
палаточных лагерей
инсценированную голодом
в декорациях черных ночей
моей
            страны -
                        горстки беженцев
что делят на двадцатерых
фунт муки
и на всех -
                        посулы помощи
гуманитарные свертки
это история мучеников
                        наученных
десятками лет голодать
в слезах и агонии
в тяготах
и тоске

* * *

это история
обманутого народа
который
на годы и годы
был вышвырнут
                        в лабиринт
но вызов был принят
и люди учились
объединяться
чтобы вернуться
к свету
прочь из палаток
из мира
несущего тьму    

Абу Салма

Мы вернёмся

Возлюбленная Палестина, как могу я спать,
когда, закрыв глаза, я вижу пытки?
В попытке мир очистить именем твоим
не утомлюсь, и свои чувства в тайне сохранять
я не устану. Дней проходят караваны,
о сговорах - врагов? друзей? - уносят разговоры.
Возлюбленная Палестина! Как могу я жить
вдали твоих равнин и каменных предгорий?
Меня зовут подножья гор, окрашенные горем,
и горизонты, полные страданья,
и берега рыданием зовут меня,
и время слышит мое плачущее эхо.
Меня зовут стремительные реки -
чужие на чужой земле, без смеха
осиротевшие селенья, города,
их купола зовут меня вернуться.
Друзья тревожатся: “Увидимся ли снова?”,
“Вернемся ли?” - О да!
Вернемся! И пересохшими губами прикоснемся
к земле желанной.
Завтра - навсегда - вернемся мы.
Услышат поколенья звук чеканный
шагов - так будем возвращаться мы,
неся с собою бури и шторма,
неся с собою молнии и метеоры,
неся с собою песни и надежды,
неся с собою утро в волнах моря,
полет орла, рассвет, смеющийся в пустыне,
кровоточащий флаг,
блистающие копья и мечи.  

Валид Хазиндар

Дома

В его глазах отражается уплывающее облако -
и в кожаном портфеле, в книге, в карандаше, в семейных фотографиях,
в оставшейся на ладонях ржавчине металлической скамейки,
в ржавчине перил и дверных ручек,
в ржавчине рукопожатий.
Портфель, подпирающий стену, -
с чего начать? Вытащить из него подарки
или, как фокусник, вытащить страну:
дом,
улицу,
столицу?
Он закрывает глаза и ложится спиной к знакомым предметам.
Он не подружится с другой вазой,
он не исповедуется кровати, которая взорвется в следующей войне,
он не будет заваривать чай или петь.
Он будет шагать взад-вперед в течение долгого времени между прихожей и кухней,
он будет вслушиваться в звуки, доносящиеся со стороны садовой калитки.
Но там - только шелест листвы под ногами,
то приближающийся,
то стихающий -
так, что ничего, кроме гула разговоров в домах по соседству, не различить.  

Абдельрахим Махмуд

Мученик

Моя душа зажата в кулаке,
я зашвырну ее в долину смерти.
Все просто. Жизнь -
это когда друзья смеются,
а смерть - когда враги лютуют.
И у души, достигшей благородства,
есть только два исхода -
умереть или достичь мечтаний.
Жить в страхе, в оцеплении запретов -
да разве это жизнь? -
так говорю, и эхо моих слов
летит от человека к человеку.
Я вижу свою смерть,
я мчусь навстречу смерти,
надеюсь, она выйдет благородной,
иначе почему я терпелив
со злом, среди всей этой боли?
Из-за страха?
Но жизнь не так уж ценна для меня.
Из-за смирения? Но я их презираю!
Я брошу свое сердце
в лицо врагам.
Железо и огонь - вот мое сердце!
Я очерчу земли моей границы
лезвием меча,
чтобы народ во мне увидел человека.  

Иззидин аль-Манасра

Свидетели рассвета

У столичных ворот я встретил его,
растерянного и печального,
в тревожных чертах,
пригнувших его, как кипарис,
застывший и тихий.
Его обвевал ветерок,
нашептывал что-то,
но он не ответит.

Ворота столиц...
Имена городов пусть останутся тайной -
я пою их арабские имена, когда горе ликует
и детей моего народа
срезают снаряды,
я взываю к ним, я кричу, но никто
не ответит.

Они все ушли на запад и север. Жаль,
что они не ушли на восток, жаль,
что они не стали звездами в изгнании,
слуги чужих.

В урожай они пели под соснами,
но то был не их урожай,
а людей без сердец,
овладевших землей изгнания.

Не хороните меня ни в одной из арабских столиц,
все они долго терзали меня,
ничего не давая взамен, только бедность и смерть
и мучеников, погребенных в близком соседстве,
новых родственников,
их в достатке на каждого чужака.

Нет, не хороните меня ни в одной из арабских столиц, избавьте меня от этого испытания!

У столичных ворот я встретил его
с навсегда поникшей головой -
и бессмертного, как земля Хеврона,
гордого, как горы Сафад.
Он был легок, подобно старому вину,
растекшемуся по телу.

Я соблазнил бы звезды
осветить его пышный отъезд.

Одну звезду, чтоб хранить его,
и одну прекрасную деву,
прильнувшую к нему навсегда.    

Мохаммед Али Таха

тромбоз

я был дитем
когда свалился в пропасть
но не умер
я был слишком юн
когда тонул в реке
и все же выплыл
от противопехотных мин
разбросанных без счета по границам
мой бог привычно
бережет меня сегодня
должно быть ради моих песен
нервных
словно юность
здесь цветок там крик
но я не умираю
на пороге дома
меня пытались резать
как ягненка
тысячи попыток резать горло
от уха к уху
и нефть сгущалась в моих венах
имя бога
и кровь в висках
стучала
будто висельник
босыми пятками о ствол
и успокаивалась
как просвирник
большой и темно-красный
точно знак
предупреждавший
дворцы посольства и суды
а завтра
господи храни нас
умолкнут телефоны
во всех дворцах
и всех борделях
стран залива
кроме одного
в котором голос
прикажет истребить меня
да только я неистребим
я обернусь осколком
шрапнели
лезвием ножа
и поселюсь в их шеях
я останусь
пятном кровавым
с облако размером
расплывшимся
по мировой тунике

(c) 2001 Амир Ваддах аль-Амири - составление, перевод.
Фото: Миа Грёндаль